Сказка, приснившаяся в нью-йоркском сабвее.

Жил-да был один писатель. Писал-писал, и написал роман. И отнёс его к издателю.

- Эвона, - говорит, - чего я накатал. Издай, любезный, сделай уж такую мне добрость.

Посмотрел издатель на роман. Понюхал. На ладони взвесил.

- Неоригинально, - говорит. Идея - от Булгакова, форма - от Борхеса, сюжет от Маркеса. Стиль от Кортасара. Не могу издать. Иди, напиши мне что-нибудь, что не имело бы прецедентов в современной литературе.

Пошёл писатель домой. Писал-писал, писал-писал, написал ещё один роман.

- Смотри, - говорит, - друг издатель, какая штука.

Издатель к рукописи ухо приложил, потряс. Подул на неё.

- Нет, неоригинально. Пролог - ну совсем Умберто Эко, а основной сюжет вообще из Итало Кальвино. А момент, когда главный герой видит во сне ноздри своей возлюбленной, списан напрямую с Павича. А постмодернистские эти выкрутасы из Пелевина. Ты иди, и напиши что-нибудь действительно оригинальное.

И пошёл писатель домой.

И написал свой третий роман.

Роман имел форму пустой внутри круглой мексиканской лепёшки - она называется пита. Все персонажи были копчёные или вяленые, и все лежали внутри этой питы, друг на друге, перемешанные с сыром, укропом и майонезом.

Писатель ещё немного подумал и залез в питу сам. Залез, растолкал персонажей и залепил питу изнутри. Дёрнулся раз, другой - пита упала на сковородку в кипящее масло и поджарилась.

Служанка писателя принесла лепёшку издателю и подала к столу.

Разрезал издатель лепёшку ножом - из лепёшки пар пошёл. Вкусно пахнет. Издатель кусок отъел.

- Да, - сказал, - это - оригинально. Никто ничего такого до сих пор не писал. Надо издать.

И назавтра же издал лепёшку большим-пребольшим тиражом.

Тут и сказочке конец.